Ход этногенеза в числе многих дискретных природных процессов коротко можно описать в виде фаз: подъема, сначала скрытого, потом явного, как правило, с колонизацией новых территорий, "перегрева" в акматической фазе, с явно выраженной борьбой за власть, надлома, то есть, снижения пассионарности в результате этнического раскола, междоусобиц и гражданских войн, затем "цивилизации" или инерции, выраженной в упорядоченности жизни и расцвете культуры, за которой следует обскурация, то есть угасание, с консервированием культурных достижений, которое заканчивается, с возможной временной регенерацией, реликтом, а затем гомеостазом - полным равновесием со средой. Каждая из фаз этногенеза характеризуется определенной доминантой этнического императива, обусловленной усредненным уровнем пассионарного напряжения в этносе, от наивысшего в акматической фазе, до полного отсутствия его в гомеостазе. Формирование социально-экономических и политических институтов проходит по несколько иным законам, хорошо известным из марксизма в форме общественных отношений. Но социальные общественно-исторические процессы в сложном взаимодействии с этническими процессами, связанными с географической средой, и составляют историю государства, представляют осмысленные объяснения ведения территориальных захватов и этнических войн, хода колонизации новых ландшафтов, хода культурологических процессов, характера социальной и этнической адаптации людей.

Привлечение географии в социальные процессы связано с французской географической школой [36. С. 286], основатель которой Видаль де ля Блаш объединил природные и общественные компоненты географии в социогеографию. И хотя взгляд на прямую связь социальных процессов с географической средой легко обвинить в географическом детерминизме, как правило, выясняется, что в социальных процессах исследователи ограничиваются по времени жизнью одного-двух поколений, хотя этнические процессы, при нормальном течении этногенеза, идут более 40 поколений (1200-1500 лет). То есть потеря фактора времени в изучении социально-экономических явлений и процессов оставляет на периферии исследований то, что этнос, сменяя поколение за поколением, остается естественным органическим единством, угрожать которому могут только неблагоприятные межэтнические контакты, а не смена общественного строя. Как уже указывалось выше, монолитность Российского суперэтноса оказалась под вопросом примерно с середины XIX века, когда создание системы европеизированного общедоступного образования, освобождение крестьян от крепостного права, при одновременной сравнительной русской терпимости к религиозным и этническим особенностям других народов, привело к созданию этнической химеры, результатом развития которой явилась этническая антисистема, разрушительные действия которой мы наблюдаем со времен декабристов по настоящее время. То есть Россия, по-видимому, эти полтора столетия находилась в фазе надлома. На этом стоит остановится подробнее, но не с точки зрения этнологии, где описание надлома даны исчерпывающе, а с точки зрения нашей темы. Факты разрушения природы или памятников культуры в отличие, скажем, от миграции - не природные явления, а человеческие деяния, поэтому пассионарность здесь не природная, а ситуационная. "До столкновения оба этноса были нормальными системами с разными уровнями пассионарности. При их совмещении поток пассионарности будет направлен от системы с более высоким уровнем к системе с более низким, и, таким образом, общий уровень будет выравниваться. Этот энергетический перепад и создает ту форму энергии, которая питает возникающую тут антисистему, т.е. системную целостность людей с негативным мироощущением" [32. С. 464].

В русской литературе со времен А.С. Пушкина стали появляться странные энергичные персонажи, точное определение которым дал В.Г. Белинский - лишние люди. Когда, едва ли не первым из них, Чацкий, "не снимая галош, вперся на половики" московской знати, с шуточками и ужимками офранцуженного республиканца, его, конечно, поставили на место, но злобный яд его был уже иного рода, чем тексты В. НовикОва и А. Радищева, и следы его явственно указывали на то что в России "лишние" люди становятся уже не событием, а явлением. Если Евгению Онегину еще можно было противопоставить по масштабу и статусу Татьяну Ларину, то Григорию Печорину противопоставить было некого. Простоватый Максим Максимович был лишь свидетельством того, что в кругу "героя нашего времени" не "лишних" людей не было. Но стремление к разрушению они имели непреодолимое. Надо сказать, русская литература не столь однозначно выбирала в герои людей "лишних". Н.В. Гоголь, к примеру, Ивана Хлестакова и Павла Чичикова, и иных, стыдясь за своих персонажей, представлял все-таки русскими, лишенными безоглядной ненависти "лишних" людей ко всему коренному в России. Да и Андрей Штольц с Ильей Обломовым у А. Гончарова представляли читателю все-таки явление коренное, а не занесенное в русское общество этнической химерой.

Но наиболее значимо по точности характеристик обсуждаемых здесь явлений выступил Л.Н. Толстой. Замысел романа о декабристах на несколько десятилетий захватил писателя, но, подступаясь к теме, он, как известно, не смог деятельность и жизнь декабристов осмыслить за пределами голого умствования, то есть как феномен природы, что удавалось ему со всеми другими персонажами. Решив, что истоком декабрьского восстания была война с Наполеоном, он взялся писать роман "Война и мир", но по написанию его, думается, обнаружил, почувствовал неестественность, противоприродность этого восстания, никто из его героев - ни Петя Ростов, ни Пьер Безухов вместе с декабристами свою собственную сущность уничтожать не пошли бы [44. С. 458]. Менее убедительные, с точки зрения литературы, персонажи И.С. Тургенева и Н.Г. Чернышевского, так называемые "новые" или "особенные" люди были определенно более решительны в своих желаниях "исправлять мир". "Живой труп" резонерствующего Л.Н. Толстого был ответом на требования времени, а главное, ответом "особенным" людям: этические проблемы решаются в рамках человеческой совести, а не путем насилия [44. С. 496]... А Ф.М. Достоевский в романе "Бесы" прямо показал, что "особенные" откровенно готовы разрушать.

Этот маленький экскурс в литературу XIX века в самом общем виде описывает зарождение антисистемы в России. Но нас интересуют в связи с этим пути этнической и социальной адаптации в условиях исторических реалий и место педагогики в этом процессе. Если нянькой у дворянского ребенка был куртуазный "француз" [15] в панталонах, то и ребенок становился национально иным, чем его родители [46. С. 507], - французом (или этническим маргиналом), а если раннее "беспамятное" детство прошло на руках матери, возле старшой сестры и младших братьев, а на седьмом годе родную мать сменила молодуха Арина Родионовна, верующая, спокойного нрава русская женщина, то и мальчик возле ее юбки окончательно стал русским. Это о Пушкине. Исследователей сдержанность зрелого Александра Сергеевича к родителям - ("нелюбимый ребенок в родной семье" [75. С. 23]), заставляет забыть о том, что привязанность и любовь к брату и сестре [75. С. 12] и есть тот главный адаптационный родительский урок, который, думается, усвоен им был прочно. Неправдоподобно рано погруженный в чтение, в осмысление жизни и мира, Пушкин только к подростковому возрасту начал наверстывать мальчишеские впечатления. Отрочество, в силу особенного дарования ума, заменило ему детство. Но если бы только в этом была проблема... Самое любопытное в аспекте настоящей работы то, что Пушкин один из немногих лицеистов был столь ярко выражен в национальности своей, что у второго директора Царскосельского лицея Энгельгардта Егора Антоновича, воспитанного в Риге отцом-немцем и матерью-итальянкой, несмотря на безусловную честность и преданность России, сложилось глубоко неприязненное отношение к 16 летнему Александру [97. С. 62, 70].

А это только частный пример отрицательной комплиментарности двух миров: Запад и Россия. Хотя здесь не все так однозначно, европейцы-протестанты, в отличие от европейцев-католиков, в России принимались охотно, и не только на службу, но и для жизни, например переселенцы времен Екатерины II. Однако, все равно, Западный суперэтнос исстари относился к России как к территории, где обитает исключительно "дикари", но ни тевтонцы, ни поляки, ни шведы, ни французы, ни немцы в осуществлении своих планов: сделать территорию России цивилизованной - успеха серьезного не имели. Больше всего отрицательную комплиментарность Западного и Российского суперэтносов выстрадали прибалтийские республики. Покрашенные заборчики и ухоженные палисадники их рядом с нашими плетнями и завалинками сочетались с трудом, поэтому так безоглядно, после распада СССР, Прибалтика примкнула к своим, если ее, конечно, вновь не подомнет геополитическая расстановка международных сил. Примером нейтральной комплиментарности служат взаимоотношения России и Мусульманского мира, как внутри государства, так и за ее рубежами, например в Средней Азии. Попытки нынешних антисистемных средств массовой информации, при поддержке международного терроризма, использовать высокую пассионарность жителей Северного Кавказа для стравливания мусульман с православными, думается, серьезного успеха не возымеют. Положительная комплиментарность у России с Армяно-Грузинским суперэтносом, (названным Л.Н. Гумилевым "осколком" Византийского суперэтноса) сосуществование с которым всегда было вполне дружелюбно. Любопытно, что датчанин Барклай де Толли и грузин Багратион, хотя и возглавляли русскую армию 1812 г., для победы понадобился все-таки русский верховный главнокомандующий М.И. Кутузов, который, впрочем, происхождением был, как известно, из крещеных татар.
________________

[14] Пассионарность
а). как характеристика поведения - избыток биохимической энергии живого вещества, порождающий жертвенность ради иллюзорной цели.
б) как энергия - избыток биохимической энергии живого вещества, обратный вектору инстинкта самосохранения и определяющий способность к сверхнапряжению. (Ермолаев. В. Ю. Толковый словарь понятий и терминов используемых автором. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера земли. - М.: 1990.)

[15] По выражению императора Александра 1, только на четвертом десятке лет начало сглаживаться влияние на него Лагарпа, учителя французского языка.